Усвятские шлемоносцы[2017] - Евгений Иванович Носов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Встревоженно острясь слухом, Касьян отворил заднюю калитку в маленький садок из нескольких молодых яблонь и вишенника по омежью, пробрался под ветвями в конец.
Перед Давыдкиной избой, зачинавшей полевской порядок, приметно выли две бабы, осыпанные понизу ребятишками. Над ними возвышался какой-то верховой в седле. Глядеть было далековато, лиц не различить, но и без того Касьян понял, что сумятилась так, на всю улицу, Давыдкина Нюрка с детвой и старая Давыдчиха. Верховой отвалил от ихней избы, и обе бабы ещё пуще заголосили, вознося руки и переламываясь пополам в бессильном поклоне. А верховой уже свернул через два дома к воротам Афони-кузнеца, и там тоже вскоре завыли, не выходя на улицу. Так и пошло, где через два двора, где через три, а где и подряд в каждом дворе. Верховой, подворачивая, словно факелом подпаливал подворья, и те вмиг занимались поветренным плачем и сумятицей, как бывает только в российских бесхитростных деревнях, где не прячут ни радости, ни безутешного горя.
— Повестки… — холодея, догадался Касьян, и, когда верховой переметнулся к Старым Усвятам, заходя с дальнего от Касьяна конца, он, не зная, чем занять, куда деть эти последние минутки, снова забился в свой куток, стараясь совладать с собой, подавить оторопь, будто начатое там, в кутке, дело-недело оборонит его от неизбывного.
Дома в этот час никого не было. Натаха вместе с Касьяновой матерью, бабкой Ефросиньей, ушла на подгорные ключи полоскать бельё. С ними увязались и Сергунок с Митюнькой.
Оцепенело скованный ожиданием, Касьян машинально продолжал перекладывать бруски и дощечки: годные в одну сторону, негодные — за порог, на растопку, когда, вздрогнув, как под бичом, услышал у ворот конский топот и чужой, незнакомый окрик:
— Хозяин! А хозяин! А ну выдь-ка сюда.
В верховом, глядевшем во двор через плетень прямо из седла, Касьян распознал посыльного из Верхних Ставцов, где располагался сельсовет. Остро, ознобливо полоснуло: «Вот он и твой черёд…» И всё ещё продолжая вертеть в руках сухой берёзовый опилок, из которого собирался нарезать колёсиков для детской покатушки, он глядел уже невидящими глазами, медля выходить, пока его не понукнули во второй раз:
— Эй, слышь! Некогда мне…
— Да иду… Иду я…
Отшвырнув брусок, Касьян заученно провёл ладонью по волосам, как всегда при встрече гостей, вышагнул из-под застрехи и нетвёрдо, опасливо направился к воротам.
— Она? — спросил Касьян, подходя, упавшим голосом и зачем-то обтёр руки о штаны.
— Ох, она, браток! Она самая…
Посыльный достал из-за пазухи пиджака пачку квитков, полистал, озабоченно шевеля губами, про себя нашёптывая чьи-то фамилии, и наконец протянул Касьяну его бумажку. Тот издали принял двумя пальцами, будто брал за крылья ужалистого шершня, и так, держа её за уголок перед собой, спросил:
— Когда являться?
— А там всё указано. Послезавтра уже быть на призывном. Иметь при себе котелок, ложку, всё такое. Ну-ка, друг, распишись.
Посыльный подал через плетень свёрнутую чурочкой клеёнчатую тетрадку со вставленным между страниц чернильным карандашом. Тетрадка была уже изрядно потрёпана, замызгана за эти дни множеством рук, настигнутых ею где и как придётся, как только что застала она Касьяна. Перегнутые и замятые её страницы в химических расплывах и водяных высохших пятнах, в отпечатках мазутных и дегтярных пальцев, с этими молчаливыми следами чьих-то уже предрешённых судеб, чьих-то прошумевших душевных смут и скорбей, пестрели столбцами фамилий, против которых уже значились неумелые, прыгающие и наползающие друг на друга каракули подписей. Попадались и простые кресты, тоже неловкие, кособокие, один выше другого, и выглядели они рядом с именами ещё живых людей будто кладбищенские распятия.
Касьян свернул повестку, сунул её за шерстяной чулок. Потом, присев на одно колено, а на другое приспособив тетрадку, мазнул послюнявленным пальцем по соседству со своей фамилией и неуверенно, без привычки расписался.
— Кого ещё из наших? — попытал он.
— Один не пойдёшь, — неопределённо ответил верховой, засовывая тетрадку за пазуху. — Скучно не будет.
— Махотина берут?
— Это который?
— Алексей Дмитрич. Четвёрта изба от меня.
— A-а! Кучерявый такой? Уже поперёд твоего расписался.
— А Николая Зяблова?
— И его. Вот только оттуда.
— А Лобова? Матвея Семёновича? Конюхом он, как и я.
— Да что я, всех упомню, что ли? Вон сколь повесток! Три деревни тут. И Матвея твоего подберут, куда он денется от этого.
— Выходит, под метлу…
— Что поделаешь. Значит, люди требуются. Сказывают, больно сил у него много. Прёт и прёт, никакого удержу… А что, хозяин, этого самого не найдётся ли?
— Чего этого? — не понял Касьян.
— Ну… что тут непонятного? — засмеялся верховой. — А то с утра мотаюсь по деревням… Бабы всё нутро вытрепали, как будто я в этом виноватый.
— A-а… Нет, друг, этого пока нету. Не взыщи.
— Пошто так-то? Али итить не собирался, не припас?
— Ну да что теперь говорить… Дак чего хоть слыхать? Где немец-то? В каких местностях?
— А-а… — Верховой отвернул от плетня, задёргал поводьями. — Вот пойдёшь сам и узнаешь… Но-о! Но, пошёл!
Касьян, опершись на изгородь, проводил вестового, пока тот не скрылся, не свернул к кому-то в заулок, и, тяжело ворочая думу, как впотьмах, вернулся под навес.
Там он долго, опустошённо стоял перед верстаком, обвиснув руками, ни к чему не притрагиваясь.
«Ну дак чево там… Всё к тому и шло… — думал Касьян, привязавшись взглядом к щёлке в стене, сквозь которую протянулся под навес солнечный лучик. — Вон и трактора в эмтээсе вместе с людьми забрали. Стало быть, армия уже своим не обходится, коли по сусекам начинают мести».
Трактора гнали вчера под вечер полевым шляхом по-за Касьяновой деревней, и многие бегали смотреть. Взяли пока одни гусеничные. Сперва прошли два старых «Челябинца» без кабин, с притороченными сзади бочками запасного горючего. Машины, выхаркивая из патрубков керосиновую вонь, торопко мотали гусеницами, топили их в пухлой дорожной пыли, и та, растревоженно клубясь в вечернем безветрии, уже толсто осела и на жарко-потные, сочащиеся автолом распахнутые моторы, и на привязанные бочки, черневшие бархатными подтёками, и на самих верхнеставцовских трактористов, успевших за четыре версты пути зарасти пылью до серой безликой неузнаваемости. Касьян и впрямь не узнал ни одного из троих, сидевших на первом тракторе, и только во втором углядел Ванюшку Путятина, который эту весну работал на ихних полях. Рядом с Ванюшкой тряслась всем дробненьким телом какая-то девчонка в туго обвязанном вокруг шеи платком, тоже в недвижной, омертвелой маске из пыли, — должно быть,
